Мир Гаора. Коррант. 3 книга - Татьяна Николаевна Зубачева

Татьяна Зубачева

Мир Гаора. Коррант. 3 книга

Сон шестой

…От перемены места что изменится?.

Аргат

Ведомство Учёта Несамостоятельного Контингента Центральный накопитель

569 год, Весна

3-я декада, 7 день

До Рабского Ведомства ехали долго, с остановками, где к ним в кузов подсаживали всё новых и новых рабов. Как быстро догадался Гаор, машина собирала предназначенных к продаже разными владельцами. Все были взрослые, опытные, у всех торги не первые, разговаривали тихо, но без особого страха. Кто да откуда, да у кого работал. Говорили, перемешивая ихние слова с нашенскими, и Гаор с невольным удовольствием, ощутил, что понимает всё и в речи от соседей не отличается. И что он обращённый — в этом пришлось признаться, ведь родного поселка у него нет — тоже сошло. Спросили только, давно ли, и, услышав, что не новик, а третий год пошёл, приняли как своего.

Выгрузили их в подземном гараже, и Гаор понял, что опять не увидит солнца, пока новый хозяин не выведет его наружу. Опять конвейер обыска, сверки номеров, проверки клейма и, наконец, камера. Тогда он был в седьмой, а теперь его отправили в третью.

Номер другой, а камера такая же, и даже камерный старший хоть и звался по-другому — Большуном, но сильно смахивал ростом и комплекцией на памятного по той камере Слона.

Войдя в камеру, Гаор поздоровался выученной ещё тогда, но ставшей привычной и совершенно понятной фразой.

— Мир дому и всем в доме.

На него посмотрели с интересом, но вполне доброжелательным, поинтересовались, откуда.

— От Сторрама.

— А это чо за хренотень?

— Завод, что ли ча?

— Нет, — улыбнулся Гаор, — это магазин большой.

— И кем работал?

— Шофёром.

— Это чо? Водила?

— Да.

Нашлось место на нарах, и Гаор продолжил — он мысленно усмехнулся — пресс-конференцию, уже сидя со всеми мыслимыми в камере удобствами.

Как и в прошлый раз, он попал после обеда и, вспомнив, как на его памяти увозили Плешака и других, подумал, что, видимо, так и рассчитывают, чтобы сэкономить на рабском обеде. Да, своего не упустят.

А так… даже имена повторялись. Люди другие, а прозвища те же или похожие. В камеру ввели ещё двоих из той же машины. Гаор встретился с ними как со старыми знакомыми: как же, вместях ехали. Внимание старожилов переключилось на новоприбывших, и под шумное выяснение названий посёлков и имён родичей и знакомых, в котором Гаор как обращённый все равно не мог принимать участия, он откинулся на спину и лёг навзничь, забросил руки под голову и закрыл глаза.

Вот и всё, вот и всё… думать, что его купил этот… капитан, не хотелось, лучше надеяться на аукцион, а то и в самом деле окажешься… подстилкой, а там либо топись, либо вешайся, либо голову о стенку бей, но сначала, конечно, паскудника голозадого придушить надо будет. Ладно. Как сказал ему тогда, в его самый первый день у Сторрама, Плешак? Продали, не спрошась, и купили, не посоветовавшись. И прав, конечно, Старший: нельзя к сердцу близко подпускать, чтоб не рвалось сердце. Эх, Старший, а сам-то… Как ты там теперь? Теперь мы только когда, либо у Огня, либо в Ирий-саду увидимся. Ладно, Старший, спасибо тебе за все, братан, Карько сын Любавы из Черноборья, а по бабке от Всеславы род ведётся. Гаор улыбнулся, не открывая глаз: ещё одна родословная, заученная им с голоса. И ничем она не хуже и не беднее родословной Юрденалов, и, во всяком случае, эту он заучивал добровольно и без оплеух за ошибки. Всё, хватит скулить, сержант, прошлое невозвратимо, не будет тебя Сторрам выкупать, раз решил продать. Можешь лежать и гадать, за что? Ведь всё равно не догадаешься, а самое простое: предложили хорошую цену, вот и всё.

— Эй, как тебя, Рыжий, спишь?

— Сплю, — ответил Гаор, не открывая глаз.

— Чего так? — не отставал спросивший.

— Жрать хочу, — ответил по-прежнему с закрытыми глазами Гаор и пояснил памятной с училища присказкой, — чего не доем, то досплю.

Несколько голосов засмеялись.

— А ты, паря, того, языкатый.

— Он могёт, — подтвердил ещё чей-то голос, — нас там тряхнуло, так он такое загнул… Эй, Рыжий, ты чего тогда так?

— Кожу наручником защемило, — ответил Гаор, открыл глаза и сел.

— Тады хреново, — согласился сидевший рядом светлобородый черноглазый мужчина, — а ты здоровско на суржанке чешешь, и не скажешь, что обращённый.

О смысле нового слова Гаор догадался, но все же уточнил.

— Суржанка — это что?

— А когда зёрна разные намешаны, — светлобородый рассмеялся, — ну, и слова, понимашь?

— Понятно, — кивнул Гаор.

— Так откуль знашь?

— Так не первую декаду ошейник ношу, — усмехнулся Гаор, — вот и выучился.

— А надели за что?

— Я бастард, — привычно ответил Гаор, — меня отец продал, наследник задолжал, вот меня и продали.

Говорилось об этом легко и даже — с удивлением заметил Гаор — без особой злобы или обиды, слишком далеки были теперь Юрденалы и та, прежняя жизнь.

— А не врёшь? — засомневался сосед, — голозадые, они сволочи, конечно, но чтоб отец сына родного в рабство продал…

— Смотри, — Гаор спокойно приподнял волосы надо лбом, показывая клеймо.

— Ух ты! — удивились заинтересовавшиеся их разговором, — не видали такого.

— Ну, так и отцов таких немного, — усмехнулся Гаор.

По коридору скрипела, приближаясь, тележка с вечерним пайком, и надзиратели лупили по решётке, приказывая старшим строить камеры на выдачу.

Гаор оказался в предпоследней четверке рядом со светлобородым. Звали того неожиданно — Черняком.

— Чего так? — невольно удивился Гаор. — Ты ж светлый.

— По матери я, — объяснил Черняк, вытряхивая в рот последние капли из кружки. — Чернава она. Ну, мы все и Черняки. По посёлку-то различали нас, а здеся и родовое сойдёт.

Гаор задумчиво кивнул, отдавая кружку правофланговому их четвёрки. Вот оно, значит, как, нет, листы здесь доставать рискованно, но стоит запомнить. Вот почему его так усиленно спрашивали о материном имени, и как звала его мать, и как звали саму мать. Его личное имя и родовое. А он ни того, ни другого не помнит. Хорошо его обработал Сержант. А Ворон говорил, что ему ещё повезло, что память отбивали, а не выжигали током. Судя по рассказу Ворона, действительно, повезло.

Распорядок Гаор помнил хорошо, да и не было в нём ничего особенного. Ну, пересчёт, ну, обыск, подумаешь. Раздали одеяла и прокричали отбой. Как все, он плотно завернулся с головой, тщательно